Мысли о Леле не покидали меня. Что с ней? Может быть, она ушиблась, сломала ногу и лежит одна, беспомощная? А может быть, ее схватили немцы? Я снова вспомнила Кубань. Тогда мы ползли вместе, перебираясь через линию фронта. Вместе…

Вдруг моя рука наткнулась на что-то холодное, металлическое. Предмет имел цилиндрическую форму. Я осторожно ощупала его и догадалась: мина! Что же делать? Здесь минное поле. Я огляделась вокруг, но ничего не увидела на земле. Только сзади на небольшой горке, где я приземлилась, белел мой парашют.

Я старалась найти выход, но, так ничего и не придумав, снова двинулась в путь, шаря перед собой рукой, а потом палкой, как будто это могло спасти меня от внезапного взрыва. Передо мной возникла стена из колючей проволоки. Я попыталась подлезть под нее. И когда случайно посмотрела влево, то совсем близко при свете вспыхнувшей ракеты увидела небольшую группу людей — человека три-четыре. Они быстро шли, пригнувшись к земле, по направлению к белевшему в темноте парашюту. Я замерла на месте: свои или немцы?

Когда они прошли, я снова сделала попытку пробраться через проволоку. Долго возилась, исцарапала руки и лицо, порвала комбинезон. Наконец мне удалось преодолеть ее.

Через некоторое время мне показалось, что впереди разговаривают. Подползла поближе, прислушалась. И вдруг совершенно отчетливо услышала отборную русскую ругань. Она прозвучала для меня как чудесная музыка. «Свои!» Я встала во весь рост и крикнула:

— Послушайте, товарищи!..

В ответ закричали:

— Давай сюда, родная!

И сразу же другой голос:

— Стой! Осторожно: тут мины!

Но я уже была в траншее. Только тут я почувствовала, что устала. Ноги замерзли: унты были потеряны. На одной ноге остался меховой носок, другого не было. Его потом нашли и передали мне солдаты, ходившие к парашюту искать меня. По небольшому размеру носка они догадались, что на горевшем самолете летели женщины. Им, конечно, известно было, что на их участке фронта находится женский полк.

В траншее меня окружили бойцы, дали горячего чая, кто-то сиял с себя сапоги и предложил мне. Потом меня повели на КП.

Мы долго шли по извилистой траншее, пока не уткнулись в блиндаж. В насквозь прокуренной комнате было много пароду. Меня расспрашивали, я отвечала. Качали головой; чуть бы раньше прыгнуть, и снесло бы прямо к немцам. Ширина нейтральной полосы, на которую я приземлилась, была не больше трехсот метров. Они все видели: как загорелся самолет, как падал.

Мне хотелось спросить о Леле, но я не могла решиться. «Почему они не говорят о ней ни слова?» И, словно угадав мои мысли, кто-то произнес:

— А подружке вашей не повезло — подорвалась на минах.

Это сказано было таким спокойным, привычным ко всему голосом, что я не сразу поняла. А когда смысл этих слов дошел до моего сознания, внутри у меня как будто что-то оборвалось…

Я автоматически продолжала разговаривать, слушала, что мне говорили, произносила какие-то слова. Но все окружающее перестало для меня существовать. Все, кроме Лели. «Подорвалась… Леля подорвалась…»

— Она тоже шла через минное поле. Но там были мины противопехотные. А вы наткнулись на противотанковые, потому и прошли.

«Да, да… Я прошла. А вот Леля…»

Я ни о чем не могла больше думать. Меня куда-то повезли на машине. Мы подъехали к землянке. Передо мной оказался генерал, о чем-то расспрашивал. Я односложно отвечала ему, ничего не понимая, не чувствуя, как каменная. Генерал протянул мне стакан:

— Пей!

Это был спирт. Покачав головой, я отказалась:

— Не хочу.

Тогда он решительно приказал:

— Пей, тебе говорят!

Я выпила его, как воду. Потом пришла медсестра, дала мне снотворное, по я не уснула. На рассвете Лелю должны были вынести с минного поля. Уставившись стеклянными глазами куда-то в угол, я сидела и ждала рассвета. И опять в ушах звучал все тот же веселый мотив. Он преследовал меня упорно, навязчиво…

Часто приходила медсестра, что-то говорила. В моей памяти оставалось только то, что касалось Лели. Утром ее принесут. Пошлют лучшего минера старшину Ткаченко и еще двух человек. А может быть, она жива?

Наступило утро. Лелю нашли, принесли. Я вышла из землянки посмотреть на нее. Она лежала на двуколке. Казалось, она спит, склонив голову на плечо. Я видела только лицо, все остальное было закрыто брезентом.

Передо мной лежала Леля. Она была мертва. Ей оторвало ногу и вырвало правый бок. Все это я уже знала. Но ничто не шевельнулось во мне. Я равнодушно смотрела на нее, как будто это была не она, а груда камней.

Потом приехали девушки из полка. Обнимали, утешали. Я о чем-то говорила с ними. Сели в машину, я сняла сапоги — передать солдату. Кто-то укутал мне ноги. Когда машина въехала в парк и остановилась у большого дома, где мы жили, я сразу встрепенулась, заспешила и, выпрыгнув из машины, босиком побежала в свою комнату. Мне казалось, что Леля там, живая…

Два дня лежала я с открытыми глазами на койке и никак не могла уснуть. Возле меня дежурили, давали мне порошки. Я послушно принимала их, но сон все равно не приходил.

Потом мне сказали, что Лелю хотят похоронить в Гродно, на советской территории. Когда я узнала, что ее увезут, я ночью пошла с ней прощаться. Девушки-часовые пропустили меня в клуб, где она лежала. Я увидела ее в гробу… И дальше ничего не помню. Очнулась я у себя в комнате. Вот тогда-то меня и отправили в санаторий.

Вернувшись в полк, я первое время все думала: а вдруг я буду бояться?.. Вдруг мне страшно будет летать? Ведь бывает так. Но все обошлось. Теперь я летаю с Надей Поповой. Она хороший летчик. Веселая… Но совсем непохожа на Лелю. Хотя часто в полете я называю ее Лелей…

На Висле

— Рр-раз — взяли! Еще — раз!

Самолет медленно, по-черепашьи, двигается вперед. Я стараюсь, чтобы колеса не сползли с досок в густую глубокую грязь. Мотор работает на полной мощности. Техники тянут самолет, поднимая его на собственных спинах, утопая в черном месиве грязи. Перекладывают доски, когда по ним уже прорулила машина.

Девушки забрызганы грязью, лица красные, еле дышат. Я сижу в кабине, но мне кажется, что я вместе с ними тащу самолет…

Здесь, в польском городке Слупе, нас застала распутица. Февраль, но снега почти нет. Днем на нашем аэродроме непролазная грязь. И только к середине ночи немного подмораживает.

Задача — бомбить крепость